Из книги «Это было недавно, это было давно…»
Глава седьмая, дружеская
Лазарь
На русском отделении филфака БГУ парней было всего шесть человек, а до диплома дошли лишь мы с Лазарем Дановичем. Он и стал и до сих пор является моим самым близким другом. Практически все годы обучения мы провели вместе: выпускали стенную газету «Наше слово»; играли в команде КВН, после закрытия которого участвовали в Театре КВН БГУ и стали первыми лауреатами первой уфимской Юморины; сотрудничали вместе в «Уфимской неделе» и «Ленинце». И потом, работая на разных этажах, мы почти ежедневно общались и, конечно, отмечали семьями все праздники. Лазарь – талантливый и остроумный, упрямый и горячий – всегда и везде был душой коллектива: мог вести застолье, поддерживать хоровое пение (он, кажется, знал все песни всех советских композиторов – от Матвея Блантера до Бориса Мокроусова), рассказывать анекдоты, но мог и действительно «трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете». Данович был настоящим журналистом, который мог и репортаж написать, и памфлет выдать, и в секретариате навести порядок. Неслучайно и в далёком Израиле он стал одним из лидеров русскоязычной прессы, которого с удовольствием приглашают и на политические ток-шоу.
Долгое время наш с Лазарем позывной был «Два друга», который после знакомства С Ринатом Файзрахмановым был заменён на «Три товарища».
Ринат
До прихода в «Вечёрку» я Баяныча (а именно так его – тепло и по-дружески – называли и называют его почти на всех этажах Дома печати) не знал, но уже после его первых публикаций, завёрстываемых, как правило, на первую полосу, понял, что это один из лучших репортёров городской газеты.
Ринат закончил УрГУ и, как многие уфимские журналисты с гордостью причисляет себя к уральской школе публицистики. После молодёжной газеты, корреспонденты которой сплошь и рядом видели себя лишь очеркистами, принося в секретариат опусы объёмом с полноценную брошюру, мне было удивительно, что здешние «пресс-зубры» не гнушались заметок в полстраницы, а, например, завотделом новостей Фарит Шарипов вообще ежедневно выдавал на гора десяток «информушек» в один-два абзаца…
Да, такова была специфика «ВУ», тон в которой задавал и Файзрахманов. Он мог со вкусом написать текст о съёмках нового фильма или подготовить зарисовку о каком-нибудь шукшинского типа «чудике», но коньком Баяныча были материалы на серьёзные – экономические, производственные – темы. И верно в одной из рекомендаций на награждение его главной журналистской наградой Башкирии было написано: «Ринат Файзрахманов так скрупулезно и тщательно подходит к подготовке материалов, что они потом могут служить настоящими справочниками. Мы храним вырезки из газеты “Республика Башкортостан” с его статьями, посвящёнными истории становления крупнейших башкирских предприятий, таких как главк “Главвостоктрубопроводстрой” с его знаменитыми трестами “Востокнефтепроводстрой” и “Нефтепроводмонтаж”, прошлому и настоящему объединения “Башнефть”, институту “БашНИПИнефть”…
Запомнились статьи Р. Б. Файзрахманова, посвященные выдающимся хозяйственникам и учёным-нефтяникам Николаю Байбакову, Ивану Губкину, Степану Кувыкину, Магрифе Мавлютовой, Героям Социалистического Труда Дмитрию Михайлову, Ляйле Марданшиной, Альфизе Гиниятуллиной, его остропублицистичные обзоры, посвященные судьбе посёлков нефтяников Краснохолмский, Куяново».
Вадик
Близкие звали его Вадик, а пошло это от сынишки одного из его друзей, который очень полюбил приходившего к ним солидного приземистого мужчину, которого стал звать не иначе как Дядик-Вадик.
…Нас же подружили конструктивисты. Весной 1977 года на кафедре теории и практики журналистики филфака ВГУ проходило заседание нашей секции вузовской научно-практической конференции. Я как стажёр-исследователь прочитал доклад о традициях конструктивизма в современном газетном дизайне, и получилось, кажется, неплохо, потому что потом было много вопросов, живых выступлений… Домой возвращались вместе, тряслись на задней площадке троллейбуса и смаковали имена: я – Родченко, Лисицкого, Степановой, он – Агапова, Третьякова, Габриловича… Вадим Кулиничев занимался творчеством Евгения Габриловича – замечательного кинематографиста, сценариста и писателя, не чуждого идеям литературных конструктивистов 20-х годов и в свое время подвизавшегося на газетно-журнальной ниве.
Через несколько лет мы напишем совместную статью на эту тему, напечатаем её на большой зелёной пишущей машинке Тамары Павловны, выйдем на улицу в проливной дождь, спрячемся в телефонной будке и позвоним Гориславу Валентиновичу Колосову: мол, вот написали большую статью… Казалось бы, делов-то – статья… Просто нам было очень хорошо: молоды, здоровы, завершили то, чем не стыдно и похвастать, а ещё этот дождь – такой тёплый, майский… Люди бегут счастливые, закрываются кто чем – зонтиками, сумками, полиэтиленовыми пакетами… Улицы умытые, свечки каштанов ещё более заметны на изумрудной зелени листьев, а в лужах блестит опять выглянувшее солнце…
Наше общежитие было в двух шагах от университетского дома, одного из первых кооперативных, в котором жили Кулиничевы. Вадим играл в знаменитом тогда по городским (и не только!) масштабам театре миниатюр ВГУ, переименованном впоследствии в театр «Парадокс». С репетиций возвращался поздно, а мы раньше двух-трёх часов ночи также не засыпали. Он подходил к вечно открытым окнам моей комнаты на втором этаже и произносил какую-нибудь смешную фразу. Если аспирантская братия бражничала, то все тут же начинали зазывать Вадима в гости. Он охотно присоединялся к застолью с нехитрой закуской на скатерти из газеты и включался в беседу, которая обязательно перемежалась анекдотами, байками, песнями. Всё это Вадим любил и замечательно исполнял сам. Если же второй этаж хранил редкое спокойствие, я спускался вниз, и мы ещё час-полтора гуляли в районе Памятника Славы, обсуждая многое и разное: от футбола до проблем публицистического творчества. Чудесные прогулки, праздники замечательного общения…
Одна из любимых фраз Вадима была об иронии, которая восстанавливает то, что разрушил пафос. Он любил похвалу, но всегда добавлял: «Ну, ладно, не укрупняй, не укрупняй!» Будучи человеком очень глубоким, умел слушать. Возможно, внешне он не производил впечатления интеллектуала, но те, кто общался с ним близко, кто был внимательным читателем его рецензий, статей, очерков, очень скоро понимали, что этот добродушный, талантливый, вечно настроенный на шутку, на словесно-театральную игру человек замечательно умён и начитан. Мне кажется, о кино и театре он знал всё. Журналы «Театр», «Искусство кино», «Новый мир», «Знамя», «Октябрь» в его библиотеке были переложены закладками, вырезками из газет с многочисленными пометками. Не было, наверное, ни одной поездки в Москву, откуда бы он приехал без рассказа о каком-нибудь новом спектакле… Ну а воронежские театры он знал, как говорится, изнутри – Кулиничев был одним из самых авторитетных критиков.
Он перманентно был настроен на творчество. Любил перевёртывать слова, придумывать неологизмы. Даже маленькую заметку пытался сделать нешаблонной. На собраниях, совещаниях писал стихотворные экспромты и включал в эту игру окружающих.
Вадим любил рисовать шаржи, и лучший шарж на меня – кулиничевский. Я его тоже любил рисовать и всегда шутил, что мне, родившемуся в Башкирии, легко шаржировать Вадима Георгиевича, потому что нос и глаза у него, почти как у Мустая Карима.
Он любил принимать гостей. Сидишь в кресле на их уютной кухоньке, а Вадим кашеварит, аккуратненько что-то нарезает, делит. Потом – сигарета и долгий хороший разговор. Он мог сказать про кого-нибудь с сожалением, даже обидой: «С ним стало неинтересно разговаривать».
Вадим был щепетилен до мелочей. Честность, порядочность – суть его характера. Он оставался последовательным шестидесятником – простодушным, романтичным, с разносторонними талантами человеком. При этом оставался по-хорошему пристрастным: умел быть верным делу, идее, друзьям. Мог заблуждаться, но заблуждаться искренне, я бы сказал, талантливо заблуждаться. Мы с ним вели устную, а затем печатную дискуссию на протяжении последних десяти лет. Получился замечательно интересный, по крайней мере, для меня диалог – как продолжение тех разговоров, которые мы вели в далеких уже семидесятых…
И последнее, о чём нельзя не сказать – о его любви к Воронежу, о каком-то детском, непреходящем чувстве. Вадим собирал факты, фактики, даже легенды о родном крае. Мы, естественно, подшучивали над ним, но, находя что-то интересное, касающееся Воронежа и земляков, обязательно рассказывали ему. Он так хорошо улыбался в ответ, он был рад, он укладывал это в копилку своей благодарной памяти. Ему так хотелось, чтобы в Воронеж прирастал хорошими, добрыми, умными, талантливыми людьми. Такими, каким он был сам.
Тихоныч
Нас связывала почти тридцатилетняя дружба, в которой были и восхищение, и обиды, и долгое узнавание друг друга, и многолетняя переписка, и совместная работа на факультете, в редакциях…
В памяти Александр Тихонович Смирнов – разный: остроумный, желчный, непонятный, ранимый, беззащитный, самолюбивый, гордый, суетливый… Разный в разное время… Но был и стержень.
Во-первых, он точно диагностировал людей – для него была важна прежде всего порядочность, моральная чистоплотность. Во-вторых, при всей пристрастности, субъективности в отношениях и оценках, Тихоныч держался одной – общей, объективной, если таковая в природе существует, правды. Потому и шли в его бедную каморку люди. И грешники приходили каяться, чтобы, повинившись, услышав от Смирнова порой резкие слова, очиститься, освободиться…
В-третьих, у него был дар собеседника. Он слушал, слышал, чутко реагировал, заводил – в устной ли беседе, в письмах ли, которые сами по себе были произведениями искусства.
И наконец, о четвёртом – о его творческой природе. Он внутренне ощущал себя Мастером – собственно и был им, но судьба сложилась так трудно, что Саша смог реализоваться в мимолетном: актёрских ролях, в сценариях и постановках пьес, не запечатлённых, увы, даже на плёнках… Он по природе был режиссёром, дирижёром, неформальным лидером. Общепризнанным лидером, или, как нынче принято говорить, – лидером мнений. Только недалёкие люди, глядя на его субтильную фигурку и непрезентабельный наряд, могли пожалеть его.
Смирнов в жалости не нуждался, он нуждался в понимании. Но творец нередко находится в конфликте и с самим собой, и с окружающим миром.
Он был крайне чуток к слову, сразу выделяя настоящее, подлинное. У него было природное ощущение стиля. Незадолго перед его уходом я написал несколько стихотворение, которое назвал «Предчувствие». Он его не слышал, хотя они и о нём, о Саше. Может быть, Тихоныч и принял бы их:
Годы летят, промелькнуло столетье,
что там столетье – тысячелетье!..
Новые мысли, новые дали,
мы незаметно новыми стали.
Хуже иль лучше – трудно ответить,
но перемены нельзя не заметить.
Старых друзей мы теряем в дороге,
новые люди стоят на пороге.
Кто вы? Поймём ли сегодня друг друга?
Другом ты станешь ли? Станешь подругой?
Прошлое мило, завтра – далёко,
нынче кому-то опять одиноко.
Было всегда так и, видимо, будет,
кто-то запомнит, а кто-то забудет…
Гааг
Готовясь к очередному юбилею факультета журналистики ВГУ, я предложил, помимо выпуска проспекта-буклета, оформить и несколько стендов, один из которых назвать «Легенды журфака». Среди известных всем выпускникам имён – Кривенко, Антюхина, Колосова, Кройчика, Стюфляевой, Худяковой, Кулиничева, Смирнова – там органично смотрится и имя Виктора Владимировича Гаага. Нашли замечательную фотографию и очень душевную зарисовку, написанную в 1995 году его другом Вадимом Георгиевичем Кулиничевым:
«Корни Виктора Владимировича тянутся к нам из волжского городка Кологрива и воронежского села Землянское – из мест с крепкими русскими названиями. С удивительным упорством голландское семя, брошенное в российскую почву, прорастало сквозь столетия, сохраняя свой фамильный знак – очень прочная мужская ветвь у этих Гаагов!
Понятно, что голландский солдатик (или мастеровой), заблудивший в Россию в петровскую (или постпетровскую) эпоху – семейное предание. Был бы исток дворянский – родословная бы просматривалась, не теряясь в туманных легендах. Стало быть, и впрямь происхождение солдатско-мастеровое…
Он может прочитать лекцию, сделать стилистическую правку любого текста, написать публицистическую статью или тезисы к научной конференции, снять фильм, сочинить стихи и, если в отличной форме, выдать на ваших глазах остроумный экспромт.
Но Бог дал его голове и руки, которые могут вырезать из липы ложку, сплести корзину или дачное кресло, смастерить стол, скамью, табуретку и – даже построить дом.
На журфаке два многоликих умения Гаага сошлись вплотную. Он проводит занятия в аудитории, в которой сидят за столами, сделанными им. А звукоизоляция в потенциальной телестудии удостоилась высокой оценки опытных телеоператоров.
И если какой-нибудь родственный факультет начинает хвастать перед нами своими достижениями, последний, самый сильный козырь – все равно в наших руках. Мы говорим: «А у нас есть Гааг!» – и оппоненты замолкают, потому что крыть нечем.
Действительно, на всем отечественном журфаковском пространстве – от Санкт-Петербурга до Владивостока нигде больше нет Гаага».
Вроде бы и добавить нечего… Но всё же – чуть-чуть «сухой статистики». Наш выпускник В. В. Гааг работал на родном факультете с 1979 года, став старшим преподавателем кафедры теории и практики журналистики, а затем и заведующим комплексом учебных творческих студий. Старший Гааг (а такое уточнение необходимо, потому что типографическую лабораторию возглавляет ещё один питомец журфака Владимир Викторович Гааг) обожает возиться со студентами. И в учебных аудиториях (методика защиты практики, разработанная им, считается образцовой не только коллегами-преподавателями), и вне их – недаром он в течение долгих лет являлся заместителем декана по воспитательной работе.
Внешне брутальный Гааг не раз поражал нас изумительными и по содержанию и по форме стихами. Приходилось и мне отвечать на его экспромты. Например, таким:
Концептуально фундаментален,
амбивалентен, нелапидарен,
публицистичен и поэтичен,
принципиально он не столичен
и торопливости яростный враг –
всё это наш сокровенный Гааг!
Петя
Пётр Иванович Новиков, несмотря на небольшой рост, выглядит этаким суровым наставником, не дающим спуска студентам. Он и нам, друзьям-товарищам, которые его иначе, чем Петя, не называют, может прописать по первое число. Такой уж он – основательный и ворчливый, недаром многие годы был рачительным директором Театра миниатюр ВГУ.
Студенты удивляются театральному прошлому Новикова до тех пор, пока не увидят его на сцене, а он иногда с блеском выступает на журфаковских капустниках или на очередном юбилейном концерте «Парадокса». Да, ещё пятиклассником Петя выступал в театре городского Дворца пионеров, а через два года вообще стал профессиональным актёром. В одном из студенческих очерков об этом было написано так: «В 1962 году наш герой учился в 7 классе. Тогда в театре имени Кольцова в одном из спектаклей была детская мальчишеская роль, но играла её актриса-травести. Это такое актерское амплуа, когда молодые девушки играют детские роли. И как это обычно бывает, она внезапно вышла замуж и уехала из Воронежа. Другой актрисы этого амплуа в театре не было, а спектакль был популярный. Тогда они и обратились во Дворец пионеров, и попросили какого-нибудь пацана, чтобы он сыграл эту роль. И режиссёр Виктор Пожидаев “зарядил” туда Новикова. Так с малых лет Пётр Иванович стал пополнять семейный бюджет, зарабатывая не только опыт, но и деньги: ведь в Воронеже ему платили за выход целый рубль, а во время гастролей вообще назначали оклад и платили командировочные. На первую зарплату Петя купил свои первые часы».
Театру миниатюр ВГУ, который нас и познакомил, Новиков отдал 23 года, сыграв там Ивана-дурака в спектакле «До третьих петухов» по пьесе-сказке Василия Шукшина, Семёна Семёновича Подсекальникова – в спектакле «Самоубийца» по пьесе Эрдмана и даже Берия в трагифарсе Виктора Коркия «Чёрный человек, или Я, бедный Сосо Джугашвили».
Ещё одна страсть Петра Ивановича Новикова – рыбалка. И к этому делу он относится сверхответственно и суперпрофессионально: в течение многих лет в компании опытных рыболов он проводит летний отпуск на Волге, под Астраханью. И каждое 11 сентября, в день своего рождения, он угощает коллег рыбой собственной засолки, ну а мы отдариваемся стихами, например, такими:
Петин день рожденья пахнет рыбой –
астраханской рыбой, дорогой…
Если в сентябре родился ты бы, –
в августе на службу ни ногой!
Потому что август, по секрету,
август – это маленькая жизнь,
лучше месяца у Пети нету:
ведь на Волге рыбы завались!..
Вот такой себе подарок Петя
каждый год на воздусях дарит…
Каждый год рыбалкою отмечен,
где рыбак с собою говорит
или с жерехом, сомом и щукой –
то есть попросту они молчат…
И такою сладостною мукой
год отмечен – хоть под шестьдесят!..
Лёша
Лёша так неожиданно ушёл от нас, что эта рана до сих пор саднит… Одна из его выставок имела развёрнутое название: «Среда обитания: фотографии, компьютерная графика, тексты». Изобразительную часть работ журналиста, выпускника и преподавателя факультета журналистики ВГУ Алексея Алексеевича Колосова составили пейзажи, натюрморты, жанровые сценки, портреты, словесную – стихи и названия работ (да, да – названия, потому что они и остроумны, и афористичны!), с которых начинался или которыми продолжался этот вернисаж. Тогда я откликнулся оперативной рецензией, которой и хочу здесь привести почти полностью:
«”Среда обитания” – так назвал свою выставку Алексей Колосов. Скорее всего, потому, что он, никогда не расстающийся с фотокамерой, чутко реагирует буквально на всё, что происходит с ним, с нами. Происходит cо временем дня, года, но прежде всего – со Временем, в историческом и философском смысле этого слова. А ещё – с Природой, c Домом.
Это – работы Художника (не по статусу – по душе!), постоянно настроенного на творческую волну:
Фотография и слово –
Две незыблемых основы
Непростого бытия.
Фотография и слово –
Две стихии, два крыла,
Две незыблемых основы.
Фотография и слово –
Юг и Север, день и ночь.
Фотография и слово –
Две незыблемых основы
Из воды и из огня,
Из любви и из печали,
Из веселья и тоски,
Из степной звенящей дали
И задумчивой реки.
Из рождений, погребений,
Из триумфов и падений,
Из примятой кем-то ржи…
Не из лести.
Не из лжи.
Фотография и слово –
Две незыблемых основы —
На пиру и на войне
Не дают
покоя
мне…
Это – работы Поэта, и по мироощущению, и по мастерству, которое предполагает поиск особых – образных – средств отражения действительности:
Ах, золото листьев! Ах, небо!
Ах, воздух пьяняще-трезвящий!..
Это – работы Журналиста, умеющего не только подглядеть детали (описать!), но и обобщить (выразить!), подать их так, что зритель искренне удивляется: почему сам не заметил, почему прошел мимо?!..
Фотография и слово –
Ненавистных две основы,
Неизбывных две основы
Из воды и из огня,
Из любви и из печали,
Из веселья и тоски,
Из степной звенящей дали
И задумчивой реки.
Из рождений, погребений,
Из триумфов и падений,
Из примятой кем-то ржи…
То из лести,
То из лжи.
Это – работы Человека, мыслящего и переживающего. И живущего теми же заботами, тревогами, что и каждый из нас:
Было сил невпроворот,
Было больше прыти –
Верил в мудрый наш народ,
А теперь – простите…
Ты народ и я народ,
Бегаем по кругу,
Переводим кислород –
Боремся друг с другом…
Наконец, это – работы Фотомастера, прошедшего школу чёрно-белой печати и сумевшего (стремящегося?) не просто преодолеть холодность новой техники, но и заставить ее послужить вечному, то есть Красоте».
На его уход мгновенно и массово откликнулись друзья, коллеги, выпускники, студенты, читатели, зрители из разных уголков нашей страны, и главной эмоцией было недоумение: как могло так случиться, что наполненный творческой и жизненной энергией, в какие-то считанные дни буквально сгорел. Совсем недавно сам сверстал в газете тематическую страницу «Фотовзгляд», ещё недавно выложил в Фейсбуке подборку зимних пейзажей, снятых на рыбалке, и вот – траурная рамка некролога…
Последние годы Алексей провёл в Вологде, где также с горечью восприняли трагическую весть и где все ведущие СМИ напечатали слова прощания. Вот что, например, написал о своём соратнике главный редактор литературно-художественного журнала «Вологодский ЛАД» Андрей Сальников: «В наш город Алексей Алексеевич приехал по приглашению главного редактора областной газеты “Русский Север” Владимира Панцырева, земляка-воронежца (они и в “Молодом коммунаре” трудились, только в разное время). Главная обязанность заместителя редактора – организация газетного процесса: планирование номеров, вычитка и правка материалов, контроль за вёрсткой и корректурой… Всё это занимает очень много сил и времени, но Алексей Алексеевич не был бы самим собой, если бы перестал снимать и писать. В “Русском Севере” Алексей познакомился с людьми, которые во многом повлияли на его дальнейшую жизнь – поэтом Михаилом Сопиным и священником Сергием Колчеевым.
…Вологда принимает не всех, но Алексея Колосова приняла сразу. И он сразу принял Вологодчину в своё сердце, не только как место работы, но и как вторую – после воронежских краёв – родину. Алексей полюбил северную природу, которую прекрасно знал, особенно наши озёра и реки, он ведь был горячим любителем рыбалки. Алексей глубоко понимал северный характер; вологжане, несмотря некоторую флегматичность, отличаются надежностью и обстоятельностью, – эти качества были свойственны и Алексею, так что южная горячность ничуть не мешала ему в общении с северянами, многие из которых стали ему верными друзьями».
…До сих пор ловлю себя на том, что мне хочется ему позвонить: обменяться впечатлениями после прочтения какой-нибудь статьи, после просмотра премьерного фильма или футбольного матча. И каждый раз обида пронзает меня где-то в районе горла:
И снова ночь, и свечи гаснут,
теперь те свечи не зажечь –
огонь неумолимо властно
всё завершил, и каплей стечь
осталось крохам стеарина –
ничто не вечно под луной,
как ни светил, но всё же сгинул,
укрывшись теменью ночной.
Как тяжко, как обидно, горько –
уже не вспышки, ни луча,
уже не сможешь глазом зорким
схватить мгновение шутя…
На снимках:
- Три товарища.
- Однокашники.
- Р. Файзрахманов.
- В. Кулиничев.
- А. Смирнов.
- В. Гааг.
- П. Новиков.
- А. Колосов.